Неточные совпадения
«Стой! — крикнул укорительно
Какой-то попик седенький
Рассказчику. — Грешишь!
Шла борона прямехонько,
Да вдруг махнула
в сторону —
На камень зуб попал!
Коли взялся рассказывать,
Так слова не выкидывай
Из песни: или странникам
Ты
сказку говоришь?..
Я знал Ермилу Гирина...
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой
сказке и не верю ей ни
в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать:
говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
— Конечно, это похоже на
сказку, —
говорил Маракуев, усмехаясь, но смотрел на всех глазами верующего, что
сказка может превратиться
в быль. Лидия сердито предупредила его...
—
Говорят об этом вот такие, как Дьякон, люди с вывихнутыми мозгами,
говорят лицемеры и люди трусливые, у которых не хватает сил признать, что
в мире, где все основано на соперничестве и борьбе, —
сказкам и сентиментальностям места нет.
— Мне тюремный священник посоветовал. Я, будучи арестантом, прислуживал ему
в тюремной церкви, понравился, он и
говорит: «Если — оправдают, иди
в монахи». Оправдали. Он и схлопотал. Игумен — дядя родной ему. Пьяный человек, а — справедливый. Светские книги любил читать — Шехерезады
сказки, «Приключения Жиль Блаза», «Декамерон». Я у него семнадцать месяцев келейником был.
— Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня… по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за
сказка о Лорелее? [Лорелея — имя девушки, героини немецкого фольклора. Лорелея зазывала своим пением рыбаков, и те разбивались о скалы.] Ведь это еескала виднеется?
Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась
в воду. Мне нравится эта
сказка. Фрау Луизе мне всякие
сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми глазами…
Объявили сударю (sieur) Александру Герцену,
говоря ему, как сказано
в оригинале». Тут следует весь текст опять.
В том роде, как дети
говорят сказку о белом быке, повторяя всякий раз с прибавкой одной фразы: «Сказать ли вам
сказку о белом быке?»
Она
говорила уверенно, и эта своеобразная фигурка
в пестром богатом наряде показалась мне чем-то вроде принцессы из фантастической восточной
сказки, привыкшей отдавать приказания.
Теперь я снова жил с бабушкой, как на пароходе, и каждый вечер перед сном она рассказывала мне
сказки или свою жизнь, тоже подобную
сказке. А про деловую жизнь семьи, — о выделе детей, о покупке дедом нового дома для себя, — она
говорила посмеиваясь, отчужденно, как-то издали, точно соседка, а не вторая
в доме по старшинству.
Нет, дома было лучше, чем на улице. Особенно хороши были часы после обеда, когда дед уезжал
в мастерскую дяди Якова, а бабушка, сидя у окна, рассказывала мне интересные
сказки, истории,
говорила про отца моего.
Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклонясь к моему лицу, заглядывая
в глаза мне расширенными зрачками, точно вливая
в сердце мое силу, приподнимающую меня.
Говорит, точно поет, и чем дальше, тем складней звучат слова. Слушать ее невыразимо приятно. Я слушаю и прошу...
Ветер шевелил прядь волос, свесившуюся из-под его шляпы, и тянулся мимо его уха, как протяжный звон эоловой арфы. Какие-то смутные воспоминания бродили
в его памяти; минуты из далекого детства, которое воображение выхватывало из забвения прошлого, оживали
в виде веяний, прикосновений и звуков… Ему казалось, что этот ветер, смешанный с дальним звоном и обрывками песни,
говорит ему какую-то грустную старую
сказку о прошлом этой земли, или о его собственном прошлом, или о его будущем, неопределенном и темном.
Бывало, Агафья, вся
в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не
сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц;
говорит она Лизе, как жили святые
в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни
в сказке сказать, ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить
в залу беломраморную,
говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
Пришла Палагея, не молодая, но еще белая, румяная и дородная женщина, помолилась богу, подошла к ручке, вздохнула несколько раз, по своей привычке всякий раз приговаривая: «Господи, помилуй нас, грешных», — села у печки, подгорюнилась одною рукой и начала
говорить, немного нараспев: «
В некиим царстве,
в некиим государстве…» Это вышла
сказка под названием «Аленький цветочек» [Эту
сказку, которую слыхал я
в продолжение нескольких годов не один десяток раз, потому что она мне очень нравилась, впоследствии выучил я наизусть и сам сказывал ее, со всеми прибаутками, ужимками, оханьем и вздыханьем Палагеи.
Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под головы свои старые пиджаки. Над их головами шумела темная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь нее синело чистое голубое небо. Ручей, сбегавший с камня на камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом. Дедушка некоторое время ворочался, кряхтел и
говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его звучит из какой-то мягкой и сонной дали, а слова были непонятны, как
в сказке.
И он настойчиво, с непоколебимой уверенностью
в правде своих пророчеств, глядя через очки
в лицо ее добрыми глазами,
говорил ей
сказки о будущем.
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он
говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не
говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца,
в его речах звучала
сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта
сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
Я решительно недоумевал. Может ли городничий выпороть совершеннолетнего сына по просьбе отца? Может ли отец выгнать сына из его собственной квартиры? — все это представлялось для меня необыкновенным, почти похожим на
сказку. — Конечно, ничего подобного не должно быть,
говорил здравый смысл, а внутреннее чувство между тем подсказывало: отчего же и не быть, ежели
в натуре оно есть?..
И стало мне таково грустно, таково тягостно, что даже, чего со мною и
в плену не было, начал я с невидимой силой
говорить и, как
в сказке про сестрицу Аленушку сказывают, которую брат звал, зову ее, мою сиротинушку Грунюшку, жалобным голосом...
— Ну, вот, например, нравы… Промыслов, вы
говорите, у вас нет, так, вероятно, есть нравы… Песни подблюдные, свадебные, хороводные, обычаи,
сказки, предания…
В иных местах вот браки"уводом"совершаются…
Сказка в том, что к царю, охотнику до новых платьев, приходят портные, обещающиеся сшить необыкновенное платье. Царь нанимает портных, и портные начинают шить, но
говорят, что особенное свойство их платья то, что кто не нужен для своей должности, тот не может видеть платьев.
— Ты, чай, знаешь, —
говорил он низким, сипловатым тенорком, — отец у нас был хороший, кроткий человек, только — неделовой и пьющий; хозяйство и торговля у матери
в руках, и он сам при нас, бывало,
говаривал: «Устя, ты дому начало!» А мать была женщина рослая, суровая, характерная: она нас и секла, и ласкала, и
сказки сказывала.
— Я те прямо скажу, — внушал мощный, кудрявый бондарь Кулугуров, — ты, Кожемякин, блаженный! Жил ты сначала
в мурье [Мурья — лачуга, конура, землянка, тесное и тёмное жильё, пещерка — Ред.],
в яме, одиночкой, после — с чужими тебе людьми и — повредился несколько умом. Настоящих людей — не знаешь,
говоришь — детское. И помяни моё слово! — объегорят тебя, по миру пойдёшь! Тут и
сказке конец.
Потом явилась дородная баба Секлетея, с гладким лицом, тёмными усами над губой и бородавкой на левой щеке. Большеротая, сонная, она не умела сказывать
сказки, знала только песни и
говорила их быстро, сухо, точно сорока стрекотала. Встречаясь с нею, отец хитро подмигивал, шлёпал ладонью по её широкой спине, называл гренадёром, и не раз мальчик видел, как он, прижав её где-нибудь
в угол, мял и тискал, а она шипела, как прокисшее тесто.
И каждый раз, когда женщина
говорила о многотрудной жизни сеятелей разумного, он невольно вспоминал яркие рассказы отца о старинных людях, которые смолоду весело промышляли душегубством и разбоем, а под старость тайно и покорно уходили
в скиты «душа́ спасать». Было для него что-то общее между этими двумя рядами одинаково чуждых и неведомых ему людей, — соединяла их какая-то иная жизнь, он любовался ею, но она не влекла его к себе, как не влекли его и все другие
сказки.
У Пятовых, Шабалиных ему тоже были бы рады, потому что Зотушка был великий «источник на всякие художества»: он и пряники стряпать, и шубы шить, и птах ребятишкам ловить
в тайники да
в западни, и по упокойничке канун
говорить, и
сказку сказать…
— Нет ни мудрых волшебников, ни добрых фей, есть только люди, одни — злые, другие — глупые, а всё, что
говорят о добре, — это
сказка! Но я хочу, чтобы
сказка была действительностью. Помнишь, ты сказала: «
В богатом доме всё должно быть красиво или умно»?
В богатом городе тоже должно быть всё красиво. Я покупаю землю за городом и буду строить там дом для себя и уродов, подобных мне, я выведу их из этого города, где им слишком тяжело жить, а таким, как ты, неприятно смотреть на них…
— Но рядом со всем этим он замечал, что каждый раз, когда ему приходится
говорить о позорной современности, о том, как она угнетает человека, искажая его тело, его душу, когда он рисовал картины жизни
в будущем, где человек станет внешне и внутренне свободен, — он видел ее перед собою другой: она слушала его речи с гневом сильной и умной женщины, знающей тяжесть цепей жизни, с доверчивой жадностью ребенка, который слышит волшебную
сказку, и эта
сказка в ладу с его, тоже волшебно сложной, душою.
— Ох, пане, пане, —
говорит Опанас, — у нас
говорят старые люди:
в сказке правда и
в песне правда. Только
в сказке правда — как железо: долго по свету из рук
в руки ходило, заржавело… А
в песне правда — как золото, что никогда его ржа не ест… Вот как
говорят старые люди!
— Господи! — печально
говорил Яков. — Как всё это… словно
в сказке! Была — и вдруг колдун похитил, и нет её больше…
При жизни мать рассказала Евсею несколько
сказок. Рассказывала она их зимними ночами, когда метель, толкая избу
в стены, бегала по крыше и всё ощупывала, как будто искала чего-то, залезала
в трубу и плачевно выла там на разные голоса. Мать
говорила сказки тихим сонным голосом, он у неё рвался, путался, часто она повторяла много раз одно и то же слово — мальчику казалось, что всё, о чём она
говорит, она видит во тьме, только — неясно видит.
Это была небольшая черненькая фигурка, некрасивая, неизящная, несимпатичная, так себе, как
в сказке сказывается, «девка-чернявка», или, как народ
говорит, «птица-пигалица».
Не нянькины
сказки, а полные смысла прямого ведутся у Иды беседы. Читает она здесь из Плутарха про великих людей;
говорит она детям о матери Вольфганга Гете; читает им Смайльса «Self-Help» [«Самопомощь» (англ.)] — книгу, убеждающую человека «самому себе помогать»; читает и про тебя, кроткая Руфь, обретшая себе, ради достоинств души своей, отчизну
в земле чуждой.
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной силы ничто не может противостоять, она способна содеять чудеса на земле, может покрыть всю землю
в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом
говорят вещие
сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок
в море, а дождь превратился
в ливень.
Всё это, может быть, и выдумано, да уж очень лестно про людей
говорит и Савёлку хорошо ставит. А ещё и то подумайте: коли люди этак складно
сказки сказывают, стало быть — не больно плохи они, а
в том и вся суть!
Хорошо было смотреть на него
в тот час, — стал он важен и даже суров, голос его осел, углубился,
говорит он плавно и певуче, точно апостол читает, лицо к небу обратил, и глаза у него округлились. Стоит он на коленях, но ростом словно больше стал. Начал я слушать речь его с улыбкой и недоверием, но вскоре вспомнил книгу Антония — русскую историю — и как бы снова раскрылась она предо мною. Он мне свою
сказку чудесную поёт, а я за этой
сказкой по книге слежу — всё идет верно, только смысл другой.
Был у него один дружок, Савёлка Мигун, ворище известный и пьяница заливной, не раз бит бывал за воровство и даже
в остроге сидел, но, по всему прочему, — редкостный человек! Песни он пел и
сказки говорил так, что невозможно вспомнить без удивления.
Сравните это хоть с рассказом Карамзина, который
говорит: «Аскольд и Дир, может быть недовольные Рюриком, отправились искать счастья…»
В примечании же Карамзин прибавляет: «У нас есть новейшая
сказка о начале Киева,
в коей автор пишет, что Аскольд и Дир, отправленные Олегом послами
в Царьград, увидели на пути Киев», и пр… Очевидно, что г. Жеребцову понравилась эта
сказка, и он ее еще изменил по-своему для того, чтобы изобразить Аскольда и Дира ослушниками великого князя и оправдать поступок с ними Олега.
— Мне лучше знать, про что я
говорю! А книжки —
сказки да басни… просто небылицы! Разве можно про народ рассказать
в одной книжке?
Но время шло. «Пора к развязке!»
Так
говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только
в сказке,
А я не сказочный герой».
Раз входит, кланяясь пренизко,
Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;
Вам барин кланяться велел-с;
Сам не приехал — много дел-с;
Да приказал вас звать к обеду,
А вечерком потанцевать.
Он сам изволил так сказать».
— «Ступай, скажи, что я приеду». —
И
в три часа, надев колет,
Летит штабротмистр на обед.
То Кондратьевна, старуха бывалая, слывшая по деревне лекаркою и исходившая на веку своем много —
в Киев на богомолье и
в разные другие города, — приковывает внимание слушателей; то тетка Арина, баба также не менее прыткая и которая, как
говорили ее товарки, «из семи печей хлебы едала», строчит
сказку свою узорчатую; то, наконец, громкий, оглушающий хохот раздается вслед за прибаутками другой, не менее торопливой кумы.
В этом случае мы не можем согласиться с г. Милюковым, который все безобразие русских
сказок и песен складывает на народность и
говорит, что от нее нечего было ожидать без коренной реформы.
Булычов. Я тебе — не
сказки, я тебе всегда правду
говорил. Видишь ли… Попы, цари, губернаторы… на кой черт они мне надобны?
В бога — я не верю. Где тут бог. Сама видишь… И людей хороших — нет. Хорошие — редки, как… фальшивые деньги! Видишь, какие все? Вот они теперь запутались, завоевались… очумели! А — мне какое дело до них? Булычову-то Егору — зачем они? И тебе… ну, как тебе с ними жить?
Виденное овладело ею, она начала
говорить быстро, захлёбываясь словами и взвизгивая. Догнали нас пешие, заглядывают
в лица нам и прислушиваются к страшной
сказке, сдерживая свой говор и топот ног.
Не стучит, не гремит, ни копытом
говорит, безмолвно, беззвучно по синему небу стрелой калено́й несется олень златорогий… [Златорогий олень, как олицетворение солнца, нередко встречается
в старинных песнях,
сказках и преданиях русского Севера.] Без огня он горит, без крыльев летит, на какую тварь ни взглянет, тварь возрадуется… Тот олень златорогий — око и образ светлого бога Ярилы — красное солнце…
Сократ сам воздерживался от всего того, что едят не для утоления голода, а для вкуса, и уговаривал своих учеников делать так же. Он
говорил, что не только для тела, но и для души большой вред от лишней еды или питья, и советовал выходить из-за стола, пока еще есть хочется. Он напоминал своим ученикам
сказку о мудром Улиссе: как волшебница Цирцея не могла заколдовать Улисса оттого только, что он не стал объедаться, а товарищей его, как только они набросились на ее сладкие кушанья, всех обратила
в свиней.
— А для большего идиотства или, как там
в романах
говорят, для большей иллюзии, пойдешь к буфету и опрокидонтом рюмочки две-три. Тут уж
в голове и
в груди происходит что-то, чего и
в сказках не вычитаешь. Человек я маленький, ничтожный, а кажется мне, что и границ у меня нет… Весь свет собой обхватываю!
Природа
в многоголосности своей
говорит в темных преданиях и верованиях,
в сказке, фольклоре,
в «фантазии» художника; иногда она вещает прямо своей мистической глубиной (так возникает мистика природы и
в древнее и новое время; к ее представителям относится такой, напр., мыслитель, как Я.
—
Говорят: «
Сказка — складка, а песня — быль», — усмехнулся, вслушавшись
в Наташины слова, Марко Данилыч. — Пожалуй, скоро и
в самом деле сбудется, про что
в песне поется. Так али нет, Татьяна Андревна?..